You can be anything you want to be, just turn yourself into anything you think that you could ever be (c) Queen
На Pics.ru опубликовали подборку историй про семейную жизнь наших бабушек и прабабушек. Адъ, трэш, угар и духовные скрепы в количестве. Всем адептам традиционной семьи читать обязательно!
Под катом несколько историй. Предупреждаю: они правда страшныеСжалился
Наши прошлые соседи – дед с бабулей – поженились на войне. Она была медсестрой, спала, а он ее спящую изнасиловал. В процессе понял, что она была девственницей, побоялся ареста и предложил вступить брак: «Все равно на тебе никто уже не женится». Она испугалась, согласилась. Так он ей потом всю жизнь напоминал: «Вот если бы я над тобой не сжалился, никто бы тебя не взял».
Турчаночка
Моя прапрабабка – военный трофей времен русско-турецкой войны. Прапрадедушка привез ее из Турции, предварительно изнасиловав, а после сделал одолжение и женился. Само собой, ее заставили насильно принять христианство. Она умерла то ли от пятых, то ли от шестых родов, очень рано, ей и тридцати не было.
Надо
Муж моей прабабки не вернулся с фронта. Она «потеряла» паспорт, сделала новый без штампа, дочь отправила в деревню и вышла замуж еще раз. Умолчав о предыдущем браке, потому что кому нужна вдова с ребенком. Обман раскрылся лет через восемь, и тогда прадед начал прабабку избивать. Бил почти каждый день. Она терпела, потом переломала ему ребра. Пока он лежал и сращивал ребра обратно, она его выхаживала, извинялась и утешала. После этого родился мой дед. Прадед продолжил прабабку побивать, но так, осторожно. Вполсилы. Страшно потому что было. Но что делать! Надо.
Дьяк
Мой дед долго держал обиду на родителей за то, что его любимую сестру насильно выдали замуж за дьяка, известного в селе злобным нравом. Вскоре после свадьбы она плохо привязала козу, та отвязалась и что-то там погрызла в огороде. Муж избил жену так, что она долго пролежала пластом и на всю жизнь осталась хромой. Дед, услышав про такое дело, выдрал кол из забора и пошел разбираться. Дьяк, получив свое, на какое-то время стал потише, но кончилось дело все равно плохо. Метали стога, мужу чем-то не понравилось, как жена подала ему навильник, он ударил ее черенком вил по голове, и она ослепла.
Передумал
Один из моих двоюродных дедов встречался с женщиной, любил. Однажды она с компанией поехала на пляж купаться, а там в воде ее изнасиловали. Вот так просто – окружили купающуюся женщину и изнасиловали. Он жениться передумал.
Побег в замужество
После окончания института моя будущая бабушка была распределена на работу в глухую узбекскую деревню. Настолько глухую, что все приехавшие думали о том, как удрать из этой “тюрьмы”, а деревенские власти – соответственно, о том, как их силой удержать. Не давали отпуска, не выдавали документы, не разрешали поездки в соседний город и вообще отлучаться из деревни никуда… Через два года этого ада бабушка улучила момент, когда глава колхоза уехал, и совершила побег. Умудрилась выбить легальные документы на отпуск и покатила на телеге вон, причем за ней была погоня: стукнули уехавшему директору, и он развернулся и велел догонять… Не догнали.
Бабушка приехала к родственникам провести отпуск, но встал вопрос – а как не возвращаться, когда отпуск закончится? Решение нашли банальное для нашей семьи. По закону, жену нельзя разлучать с мужем. Поэтому за месяц отпуска бабушке нашли порядочного жениха, который имел прописку и работу в столице, и выдали замуж.
Колхозники, кстати, отомстили. Когда бабушка запросила у них свою трудовую книжку и прочие документы, они заявили, что всё потеряли. А бабушка прожила с дедушкой до самой его смерти, и это были полвека брака без любви.
Комод
Моя прабабушка умерла в 36 лет, сделав около 40 абортов. Сама она была медсестрой, ее муж был сильно старше ее. Замуж ее взял силой. Приехал в ее деревню с продразверсткой, увидел юную прабабку и выставил ультиматум: замуж или твоих родителей раскулачу. Потом родилась моя бабка, которую отец назвал в честь своей первой жены еврейским именем; первая жена тоже была пламенной революционеркой, умерла от туберкулеза. Прадед по несколько раз в год водил мою бабушку к ней на могилу. Бабушка свою родную маму не любила, и мама ее, видимо, тоже. До бабушки у прадеда и прабабки был мальчик, который умер младенцем. Похоронили его в ящике от комода. Этот комод без одного ящика стоял в их квартире до самой их эвакуации из Ленинграда.
Читать всю подборку
А на информационном портале «Такие дела» приведены три истории о людях, которые не остались равнодушными, — и о том, чем завершилась их борьба с системой. Самая страшная из этих историй — вторая, о девушке, перенесшей т.н. «коррекционное изнасилование» (это когда насилуют лесбиянку, чтобы она узнала, что такое настоящий мужик, и позабыла свои лесбийские глупости), и о молодой паре, которая пыталась этой девушке помочь. Увы, безуспешно.
История под катом, остальные — по ссылке нижеОфициантка из Саратова о том, что противостоять системе бывает опасно
Лена (имя изменено, настоящее имя известно автору, — прим. ред.) с 16 лет не жила с родителями. Двухэтажная деревянная халупа, в которой она обитала вместе с молодым человеком, стояла прямо рядом со школой. Когда Елена возвращалась домой с работы, из школы кто-то выбежал, пересёк дорогу и спрятался в кустах. Елена не обратила на это особого внимания, пока не подошла поближе и не увидела на снегу кровь. В кустах сидела девочка в разорванной одежде, кровь была на внутренней стороне бедра. О том, что произошло дальше, Елена рассказывает скороговоркой:
«Я привела девочку домой, она, кажется, почти не понимала, куда её ведут и что происходит. Там я её отмыла, она немного пришла в себя, но рассказывала очень сбивчиво. 11 класс гимназии, экспериментальный предмет, что-то с психологом. Речь почему-то зашла о гомосексуализме, психолог стал говорить какие-то гомофобные вещи, очень жуткие. Она встала и призналась, что сама лесбиянка и не видит этом ничего плохого. Учитель стал её обзывать, говорить, что такие люди больные, их надо лечить или истреблять. Она впала в истерику, выбежала с урока и, чтобы успокоиться, пошла в туалет.
В туалете после урока её нашли одноклассники. Они её изнасиловали, их было 11 человек, сняли это на видео. Говорили, что после этого она вылечится, что они ей только помогают. Охранника на посту не было».
Елена жила в квартире с молодым человеком, ей — 18, ему — 19 лет, с родителями отношения не ладились ни у неё, ни у него. Он пришел чуть позже, тоже стал слушать и задавать вопросы.
«Девочка была в истерике, дрожала, — рассказывает Елена. — Она нас не боялась, она вообще, по-моему, не понимала, кто мы и чего мы от неё хотим. Не плакала. Говорила шепотом, зажалась. Мы даже не обсуждали особо, что делать, были в каком-то оцепенении. Понимали, что нужно отвести её в полицию, но мне казалось, что нужно сначала привести её в более-менее сознательное состояние, как бы странно это ни звучало, дать ей право самой вызвать полицию, потому что сначала она отрицала саму мысль рассказать о случившемся кому-нибудь ещё.
Она говорила, что домой идти не может, потому что у неё религиозные родители, и они её уже били и теперь, видимо, снова побьют. Так или иначе, мы решили оставить решение до утра. Заснули, а когда проснулись утром, увидели, что она ушла, оставив записку, в которой просила никому ничего не рассказывать».
Елена и ее молодой человек пытались разыскать девушку и помочь ей, но только сами нарвались на неприятности.
Сначала они пошли в школу, где всё произошло: «Мы дождались окончания уроков, подошли к одной из школьниц и описали внешность человека, которого мы ищем. Она сказала, что, видимо, понимает, почему.
О произошедшем, по её словам, знала уже вся школа, но вмешиваться в это было бесполезно, потому что один из одноклассников, который насиловал девушку, какой-то папенькин сыночек. И отец у него важная шишка в горуправлении или ещё где-то».
Одноклассница жертвы рассказала, что старшие классы в тот день собрали в актовом зале, прочитали им лекцию о «нормальности». Сказали, что слухи, которые ходят по школе, — это выдумка жертвы. А её родители поняли, что у неё не все в порядке с головой, и отправили её в монастырь.
«Как она рассказывала об этом? Спокойно, без эмоций. В классе сами не знали, верить или не верить всей истории. Плюс ко всему, по мнению многих в классе, лесбиянки были ненормальными, а те, кто их насилуют, ненормальными не были».
На следующий день Елене в руки попала местная газета — бесплатная, муниципальная, которую разносят по почтовым ящикам. На первой полосе была статья о девушке, которая покончила жизнь самоубийством, сбросившись с моста недалеко от их дома. Тогда Елена и её молодой человек пошли в полицию.
«Было не очень понятно, что им говорить. В своей записке девочка просила нас никому ничего не рассказывать, но мы хотели что-то выяснить. Мы объяснили дежурному, что у нас пропала подруга и что, возможно, именно она сбросилась вчера с моста. Кажется, он не отнесся к нашим словам всерьез. Мы оставили свой телефон, и полицейский сказал, что свяжется с нами, если потребуется. Написать заявление мы не могли, потому что мы не родственники. Вариант рассказать всё прямо и попросить о помощи мы, в принципе, тоже не рассматривали: мы боялись навредить девушке, если она еще жива.
Мы вернулись домой и какое-то время обсуждали, что делать дальше. Вариантов не было. Тогда я пошла в школу поговорить с директором. Что я от нее хотела? Я не знаю. Я просто была в ужасе.
Кажется, в кабинете директора у меня случилась истерика, и я набросилась на него с обвинениями. Кричала, как он мог такое допустить, как он может покрывать преступников. Довольно быстро прибежал охранник и вывел меня. Директор сказала, что его школа — лучшая в городе, и он не позволит мне её позорить. Мол, всё давно в порядке, и то, что произошло — это не моё дело».
Мы сидим в кафе на Китай-городе, и мне хочется задать тысячу вопросов: почему они поступили так, а не иначе, почему не сразу позвонили в полицию, почему не выстроили стратегию разговора с директором, почему не обратились в СМИ? Психолог, который работает с людьми в экстремальных ситуациях, объясняла, что следует избегать вопросов, подразумевающих, что в той ситуации можно было найти лучшее решение: это травмирует. Но Елена сама себе постоянно задает такие вопросы и пытается на них отвечать:
«Мы были очень маленькие тогда: мне 18, молодому человеку — 19, мы держались неплохо, вели самостоятельную жизнь. Но тогда просто не смогли справиться. Да и сейчас я не очень понимаю, что надо было бы делать.
Когда я вернулась тогда домой, я стала пить. Несколько дней, — продолжает Елена. — Я засыпала, просыпалась — и всё. Может быть, я пила не так уж и много, просто был шок. Когда я немного отошла, мой парень рассказал, что девочка из школы помогла ему вычислить всех, кто участвовал в преступлении, он их нашел по одному и избил.
Я понимала, как хочется разорвать всех этих людей. Но его самого могли вычислить. Мы поссорились, накричали друг на друга. Потом решили прогуляться, чтобы успокоиться. Зашли в бар, немного выпили. А когда вернулись домой, оказалось, что вся квартира разгромлена. Ничего не украли, просто всё разнесли, а на стенах написали оскорбления и угрозы.
Соседи рассказали, что как только они услышали, что дверь ломают, позвонили в полицию. Полиция приехала, но никого не повязали. Были какие-то крики, разговоры, но потом полиция уехала, а эти ребята ушли сами по себе.
Мы очень испугались. У нас не было других вариантов, кроме как связать случившееся с тем, что мы пытались помочь той девочке, её одноклассница же говорила, что там замешан сын какого-то важного человека. Мы взяли деньги, вещи первой необходимости и первым поездом уехали в Москву. У моего молодого человека были там родственники, которые согласились нас принять. Больше в Саратов мы не возвращались.
Мы так ничего и не узнали про ту девочку: отправили ли её в монастырь, или это она сбросилась с моста. Сначала было страшно что-то выяснять, потом было не до того — тут началась непростая жизнь. Сейчас прошло уже много времени. Но мне бы хотелось, чтобы эта история была услышана».
Я спрашиваю Елену, что она чувствует сейчас, когда прошло несколько лет, и понимаю, что вопрос звучит глупо, и на него невозможно ответить. «Стыд. Я чувствую стыд, что мы не справились и не смогли помочь», — говорит Елена.
Остальные истории
Под катом несколько историй. Предупреждаю: они правда страшныеСжалился
Наши прошлые соседи – дед с бабулей – поженились на войне. Она была медсестрой, спала, а он ее спящую изнасиловал. В процессе понял, что она была девственницей, побоялся ареста и предложил вступить брак: «Все равно на тебе никто уже не женится». Она испугалась, согласилась. Так он ей потом всю жизнь напоминал: «Вот если бы я над тобой не сжалился, никто бы тебя не взял».
Турчаночка
Моя прапрабабка – военный трофей времен русско-турецкой войны. Прапрадедушка привез ее из Турции, предварительно изнасиловав, а после сделал одолжение и женился. Само собой, ее заставили насильно принять христианство. Она умерла то ли от пятых, то ли от шестых родов, очень рано, ей и тридцати не было.
Надо
Муж моей прабабки не вернулся с фронта. Она «потеряла» паспорт, сделала новый без штампа, дочь отправила в деревню и вышла замуж еще раз. Умолчав о предыдущем браке, потому что кому нужна вдова с ребенком. Обман раскрылся лет через восемь, и тогда прадед начал прабабку избивать. Бил почти каждый день. Она терпела, потом переломала ему ребра. Пока он лежал и сращивал ребра обратно, она его выхаживала, извинялась и утешала. После этого родился мой дед. Прадед продолжил прабабку побивать, но так, осторожно. Вполсилы. Страшно потому что было. Но что делать! Надо.
Дьяк
Мой дед долго держал обиду на родителей за то, что его любимую сестру насильно выдали замуж за дьяка, известного в селе злобным нравом. Вскоре после свадьбы она плохо привязала козу, та отвязалась и что-то там погрызла в огороде. Муж избил жену так, что она долго пролежала пластом и на всю жизнь осталась хромой. Дед, услышав про такое дело, выдрал кол из забора и пошел разбираться. Дьяк, получив свое, на какое-то время стал потише, но кончилось дело все равно плохо. Метали стога, мужу чем-то не понравилось, как жена подала ему навильник, он ударил ее черенком вил по голове, и она ослепла.
Передумал
Один из моих двоюродных дедов встречался с женщиной, любил. Однажды она с компанией поехала на пляж купаться, а там в воде ее изнасиловали. Вот так просто – окружили купающуюся женщину и изнасиловали. Он жениться передумал.
Побег в замужество
После окончания института моя будущая бабушка была распределена на работу в глухую узбекскую деревню. Настолько глухую, что все приехавшие думали о том, как удрать из этой “тюрьмы”, а деревенские власти – соответственно, о том, как их силой удержать. Не давали отпуска, не выдавали документы, не разрешали поездки в соседний город и вообще отлучаться из деревни никуда… Через два года этого ада бабушка улучила момент, когда глава колхоза уехал, и совершила побег. Умудрилась выбить легальные документы на отпуск и покатила на телеге вон, причем за ней была погоня: стукнули уехавшему директору, и он развернулся и велел догонять… Не догнали.
Бабушка приехала к родственникам провести отпуск, но встал вопрос – а как не возвращаться, когда отпуск закончится? Решение нашли банальное для нашей семьи. По закону, жену нельзя разлучать с мужем. Поэтому за месяц отпуска бабушке нашли порядочного жениха, который имел прописку и работу в столице, и выдали замуж.
Колхозники, кстати, отомстили. Когда бабушка запросила у них свою трудовую книжку и прочие документы, они заявили, что всё потеряли. А бабушка прожила с дедушкой до самой его смерти, и это были полвека брака без любви.
Комод
Моя прабабушка умерла в 36 лет, сделав около 40 абортов. Сама она была медсестрой, ее муж был сильно старше ее. Замуж ее взял силой. Приехал в ее деревню с продразверсткой, увидел юную прабабку и выставил ультиматум: замуж или твоих родителей раскулачу. Потом родилась моя бабка, которую отец назвал в честь своей первой жены еврейским именем; первая жена тоже была пламенной революционеркой, умерла от туберкулеза. Прадед по несколько раз в год водил мою бабушку к ней на могилу. Бабушка свою родную маму не любила, и мама ее, видимо, тоже. До бабушки у прадеда и прабабки был мальчик, который умер младенцем. Похоронили его в ящике от комода. Этот комод без одного ящика стоял в их квартире до самой их эвакуации из Ленинграда.
Читать всю подборку
А на информационном портале «Такие дела» приведены три истории о людях, которые не остались равнодушными, — и о том, чем завершилась их борьба с системой. Самая страшная из этих историй — вторая, о девушке, перенесшей т.н. «коррекционное изнасилование» (это когда насилуют лесбиянку, чтобы она узнала, что такое настоящий мужик, и позабыла свои лесбийские глупости), и о молодой паре, которая пыталась этой девушке помочь. Увы, безуспешно.
История под катом, остальные — по ссылке нижеОфициантка из Саратова о том, что противостоять системе бывает опасно
Лена (имя изменено, настоящее имя известно автору, — прим. ред.) с 16 лет не жила с родителями. Двухэтажная деревянная халупа, в которой она обитала вместе с молодым человеком, стояла прямо рядом со школой. Когда Елена возвращалась домой с работы, из школы кто-то выбежал, пересёк дорогу и спрятался в кустах. Елена не обратила на это особого внимания, пока не подошла поближе и не увидела на снегу кровь. В кустах сидела девочка в разорванной одежде, кровь была на внутренней стороне бедра. О том, что произошло дальше, Елена рассказывает скороговоркой:
«Я привела девочку домой, она, кажется, почти не понимала, куда её ведут и что происходит. Там я её отмыла, она немного пришла в себя, но рассказывала очень сбивчиво. 11 класс гимназии, экспериментальный предмет, что-то с психологом. Речь почему-то зашла о гомосексуализме, психолог стал говорить какие-то гомофобные вещи, очень жуткие. Она встала и призналась, что сама лесбиянка и не видит этом ничего плохого. Учитель стал её обзывать, говорить, что такие люди больные, их надо лечить или истреблять. Она впала в истерику, выбежала с урока и, чтобы успокоиться, пошла в туалет.
В туалете после урока её нашли одноклассники. Они её изнасиловали, их было 11 человек, сняли это на видео. Говорили, что после этого она вылечится, что они ей только помогают. Охранника на посту не было».
Елена жила в квартире с молодым человеком, ей — 18, ему — 19 лет, с родителями отношения не ладились ни у неё, ни у него. Он пришел чуть позже, тоже стал слушать и задавать вопросы.
«Девочка была в истерике, дрожала, — рассказывает Елена. — Она нас не боялась, она вообще, по-моему, не понимала, кто мы и чего мы от неё хотим. Не плакала. Говорила шепотом, зажалась. Мы даже не обсуждали особо, что делать, были в каком-то оцепенении. Понимали, что нужно отвести её в полицию, но мне казалось, что нужно сначала привести её в более-менее сознательное состояние, как бы странно это ни звучало, дать ей право самой вызвать полицию, потому что сначала она отрицала саму мысль рассказать о случившемся кому-нибудь ещё.
Она говорила, что домой идти не может, потому что у неё религиозные родители, и они её уже били и теперь, видимо, снова побьют. Так или иначе, мы решили оставить решение до утра. Заснули, а когда проснулись утром, увидели, что она ушла, оставив записку, в которой просила никому ничего не рассказывать».
Елена и ее молодой человек пытались разыскать девушку и помочь ей, но только сами нарвались на неприятности.
Сначала они пошли в школу, где всё произошло: «Мы дождались окончания уроков, подошли к одной из школьниц и описали внешность человека, которого мы ищем. Она сказала, что, видимо, понимает, почему.
О произошедшем, по её словам, знала уже вся школа, но вмешиваться в это было бесполезно, потому что один из одноклассников, который насиловал девушку, какой-то папенькин сыночек. И отец у него важная шишка в горуправлении или ещё где-то».
Одноклассница жертвы рассказала, что старшие классы в тот день собрали в актовом зале, прочитали им лекцию о «нормальности». Сказали, что слухи, которые ходят по школе, — это выдумка жертвы. А её родители поняли, что у неё не все в порядке с головой, и отправили её в монастырь.
«Как она рассказывала об этом? Спокойно, без эмоций. В классе сами не знали, верить или не верить всей истории. Плюс ко всему, по мнению многих в классе, лесбиянки были ненормальными, а те, кто их насилуют, ненормальными не были».
На следующий день Елене в руки попала местная газета — бесплатная, муниципальная, которую разносят по почтовым ящикам. На первой полосе была статья о девушке, которая покончила жизнь самоубийством, сбросившись с моста недалеко от их дома. Тогда Елена и её молодой человек пошли в полицию.
«Было не очень понятно, что им говорить. В своей записке девочка просила нас никому ничего не рассказывать, но мы хотели что-то выяснить. Мы объяснили дежурному, что у нас пропала подруга и что, возможно, именно она сбросилась вчера с моста. Кажется, он не отнесся к нашим словам всерьез. Мы оставили свой телефон, и полицейский сказал, что свяжется с нами, если потребуется. Написать заявление мы не могли, потому что мы не родственники. Вариант рассказать всё прямо и попросить о помощи мы, в принципе, тоже не рассматривали: мы боялись навредить девушке, если она еще жива.
Мы вернулись домой и какое-то время обсуждали, что делать дальше. Вариантов не было. Тогда я пошла в школу поговорить с директором. Что я от нее хотела? Я не знаю. Я просто была в ужасе.
Кажется, в кабинете директора у меня случилась истерика, и я набросилась на него с обвинениями. Кричала, как он мог такое допустить, как он может покрывать преступников. Довольно быстро прибежал охранник и вывел меня. Директор сказала, что его школа — лучшая в городе, и он не позволит мне её позорить. Мол, всё давно в порядке, и то, что произошло — это не моё дело».
Мы сидим в кафе на Китай-городе, и мне хочется задать тысячу вопросов: почему они поступили так, а не иначе, почему не сразу позвонили в полицию, почему не выстроили стратегию разговора с директором, почему не обратились в СМИ? Психолог, который работает с людьми в экстремальных ситуациях, объясняла, что следует избегать вопросов, подразумевающих, что в той ситуации можно было найти лучшее решение: это травмирует. Но Елена сама себе постоянно задает такие вопросы и пытается на них отвечать:
«Мы были очень маленькие тогда: мне 18, молодому человеку — 19, мы держались неплохо, вели самостоятельную жизнь. Но тогда просто не смогли справиться. Да и сейчас я не очень понимаю, что надо было бы делать.
Когда я вернулась тогда домой, я стала пить. Несколько дней, — продолжает Елена. — Я засыпала, просыпалась — и всё. Может быть, я пила не так уж и много, просто был шок. Когда я немного отошла, мой парень рассказал, что девочка из школы помогла ему вычислить всех, кто участвовал в преступлении, он их нашел по одному и избил.
Я понимала, как хочется разорвать всех этих людей. Но его самого могли вычислить. Мы поссорились, накричали друг на друга. Потом решили прогуляться, чтобы успокоиться. Зашли в бар, немного выпили. А когда вернулись домой, оказалось, что вся квартира разгромлена. Ничего не украли, просто всё разнесли, а на стенах написали оскорбления и угрозы.
Соседи рассказали, что как только они услышали, что дверь ломают, позвонили в полицию. Полиция приехала, но никого не повязали. Были какие-то крики, разговоры, но потом полиция уехала, а эти ребята ушли сами по себе.
Мы очень испугались. У нас не было других вариантов, кроме как связать случившееся с тем, что мы пытались помочь той девочке, её одноклассница же говорила, что там замешан сын какого-то важного человека. Мы взяли деньги, вещи первой необходимости и первым поездом уехали в Москву. У моего молодого человека были там родственники, которые согласились нас принять. Больше в Саратов мы не возвращались.
Мы так ничего и не узнали про ту девочку: отправили ли её в монастырь, или это она сбросилась с моста. Сначала было страшно что-то выяснять, потом было не до того — тут началась непростая жизнь. Сейчас прошло уже много времени. Но мне бы хотелось, чтобы эта история была услышана».
Я спрашиваю Елену, что она чувствует сейчас, когда прошло несколько лет, и понимаю, что вопрос звучит глупо, и на него невозможно ответить. «Стыд. Я чувствую стыд, что мы не справились и не смогли помочь», — говорит Елена.
Остальные истории
@темы: история, Россия, феминизм, общество, я в возмущении