Меня, конечно, злили те, кто обзывал мою книгу «геббельсовской пропагандой», не понимая, что большая часть изученных мною документов были советскими, а вовсе не немецкими. А озадачен я был накалом страстей — но, вероятно, мне надо было быть к этому готовым, учитывая то, как русские научились игнорировать подобные неприятные эпизоды. Как я это сейчас понимаю, с 1917 года уровень страдания в вашей стране был настолько невообразим, что победа над «фашистским отродьем» стала единственной темой, вокруг которой все русские, включаю узников ГУЛАГа, могут объединиться в порыве национальной гордости. Так что все, что может бросить тень на это практически обожествляемое событие, неизбежно вызывает бурный гнев.